Го́споди Ісу́се Христе́ Сы́не Бо́жіи, поми́луй мя грѣ́шнаго.

Domine Iesu Christe, Fili Dei, miserere mei peccatoris.

Не коимъ образомъ не слѣдуетъ пренебрегать правильнымъ произношеніемъ молитвъ и священныхъ текстовъ, а слѣдуетъ приложить всѣ усилія къ изученію церковнаго чтенія, что на самомъ дѣлѣ требуетъ усвоенія только нѣкоторыхъ буквъ и правилъ ихъ произношенія, вѣдь большинство буквъ славянскаго алфавита по написанію и произношенію сходны съ современными русскими.

По началу непривычное уху звучаніе лишь подчеркиваетъ сакральность языка общенія съ Богомъ.

1. Необходимо помнить, что всѣ буквы произносится отчетливо.

2. Буква "о" всегда произносится какъ звукъ "о", не редуцируется въ опредѣленныхъ сочетаніяхъ, какъ въ русскомъ разговорномъ языкѣ.

3. Буква "ё" въ церковнославянскомъ отсутствуетъ и произносится какъ "е".

4. Особое вниманіе при чтеніи нужно обращать на ударенія, такъ какъ въ отличіи отъ привычныхъ современныхъ, они часто оказываются на другихъ слогахъ.

5. Сдвоенные гласные при чтеніи произносятся соотвѣтственно написанному, хотя при пѣніи сливаются.

6. Наиболѣе ощутимое различіе при чтеніи церковнославянскихъ текстовъ, написанныхъ гражданскимъ шрифтомъ, создаетъ буква "ять" —"ѣ", отсутствіе которой въ "совѣтской орѳографіи" не даетъ возможности отличить, гдѣ въ текстѣ буква "е", которая послѣ согласныхъ произноситься твердо какъ звукъ "э" (буква"е" произносится мягко только въ началѣ слова, послѣ шипящихъ и послѣ гласныхъ), а гдѣ "ѣ", которая всегда произноситься какъ "е".

Революція въ Россіи происходила съ незамедлительнымъ и довольно грубымъ введеніемъ новаго правописанія, въ которомъ наименіе была бы видна связь съ живымъ источникомъ русскаго языка — церковнославянскимъ, что способствовало атеистическому воспитанію и обученію русскому языку въ отрывѣ отъ его церковныхъ его корней. Такъ какъ мало кто наизусть знаетъ, какіе слова пишутся съ "ѣ", какіе склоненія оканчиваются на "ѣ" и т.д., возможность правильнаго прочтенія церковнославянскихъ молитвъ, написанныхъ гражданскимъ шрифтомъ, сохраняется только при написаніи ихъ въ дореволюціонной орѳографіи, въ ней и приводимъ ниже молитвенные тексты.

На изображеніи цитата изъ «Наказа́нія ко учи́телемъ, ка́ко имъ учи́ти дѣте́й гра́мотѣ» въ Псалтыри XVII вѣка.

Повсемѣстно распространенную манеру произношенія церковныхъ текстовъ идентично русскому разговорному языку ни какъ нельзя воспринять какъ правило,"эволюцію" или развитіе церковнаго языка. Эта требующая исправленія человѣческая слабость свидѣтельствуетъ о необходимости "де-совѣтизаціи" и возвращеніи къ традиціи.

(Употребленіе т.н. "царской орѳографіи" на этомъ сайтѣ связанно не съ прославленіемъ цезаропапизма, склонностью къ націоналистическому всемірному владычеству, а именно съ болѣе тѣсной связью её съ наслѣдіемъ Святой Каѳолической Церкви — Церковнославянскимъ языкомъ.)

7. Еще одной особенностью церковнаго произношенія является буква "г", которая произносится мягко, какъ "г" въ словахъ ага (аhа) и ого.

«Звукъ [γ] – щелевой, заднеязычный, звонкій согласный. Здѣсь также задняя часть языка приближается къ небу, но не примыкаетъ плотно, а оставляетъ щель для прохода воздуха. Въ отличіе отъ [г], который произносится мгновенно, звукъ [γ] можно тянуть почти такъ же, какъ гласный. Онъ образуется треніемъ воздуха о языкъ и небо. Звукъ [γ] также имѣетъ въ русскомъ языкѣ глухую пару – [х].» см. www.gramota.ru

Приведенныя выше правила произношенія церковныхъ текстовъ отличаются отъ распространеннаго произношенія на Украинѣ, гдѣ буква "ѣ" читается какъ "и", буква "и" какъ "ы", а буква "г" можетъ читаться и какъ [γ], и какъ [ĥ].

Выше приведены молитвы въ редакціи часослововъ Римскаго изданія, какъ и въ томъ видѣ, какъ они употреблялись древними восточными славянскими каѳолическими церквями, также и переводъ ихъ на латинскій языкъ.

О традиции произношения древнерусского извода церковнославянского языка

§ 7-6. Книжное произношение г.

Особенностью русского книжного произношения является фрикативное произношение буквы г как [γ]. Это произношение отличается от южнославянского произношения этой буквы как смычного [g]. Есть основания полагать, что такая манера чтения характеризует уже начальный этап русской книжной традиции.

Смычный или фрикативный характер звонкого заднеязычного является, по-видимому, одной из древнейших диалектных черт, противопоставлявших северные и южные восточнославянские говоры (Хабургаев, 1980, с. 87). Книжное произношение г как фрикативного на южной территории возникло в результате адаптации церковнославянской орфоэпии к фонетике живого языка. Таким образом, на юге Киевской Руси книжное и живое произношение не были противопоставлены по данному признаку. Видимо, уже в древнейший период такое книжное произношение распространилось и на всю остальную территорию Киевской Руси, при этом на севере оно оказывалось противопоставленным живому произношению. По словам А. А. Шахматова, «усваивая себе церковнославянское произношение, новгородское духовенство подражало при этом киевскому» (Шахматов, 1941, с. 91). Таким образом, южнорусская манера чтения воспринималась в северной Руси как специфически книжная.

Естественно, что фрикативное или взрывное произношение г не может непосредственно отражаться в орфографии церковнославянских текстов: каким бы ни было произношение, между буквой г и соответствующим звуком ([у] или [g]) устанавливается однозначная корреляция. В написании реальный характер произношения г может отражаться только в виде спорадических ошибок. Ошибки здесь могут быть двух типов: либо смешение буквы г с х (или реже с другой буквой, обозначающей фрикативный), либо опущение буквы г.

Спорадическое смешение г и х, обнаруживающее фрикативное произношение г, наблюдается в ряде древнейших русских церковнославянских рукописей. Так, в частности, в Изб. 1073 находим къніхъчии (л. 232в) наряду с кънигъчиѩ (там же) и кънигьчиѩ (л. 199а) (ср., впрочем, форму книхчии в Супр. рукописи, с. 135), в Сл. Гр. Бог. XI в. ходъ вместо годъ (л. 1466), слоугъ вместо слоухъ (л. 336а), ср. еще врѣхомъ вместо грѣхомъ в Леств. XII в. (л. 127). Правда, поскольку все перечисленные памятники не имеют северных черт, т.е. могут рассматриваться как южнорусские, смешение г и х в них может объясняться и как отражение разговорного произношения. Аналогичные написания, однако, встречаются и в рукописях северного происхождения. Так, в Студ. уставе XII в., обнаруживающем черты новгородского происхождения (в нем отражается цоканье и встречаются написания с жг — Дурново, IV, с. 84), находим хроушѣ вместо гроушѣ (л. 208). В Кондакаре ОИДР XII в. находим съграни вместо съхрани (л. 4 об.); этот кондакарь относят к северо-западной территории (в нем отражается цоканье и смешиваются оу и в — Тихомиров, II, с. 134), где современное диалектное произношение дает [γ]; следует полагать, однако, что в XII в. здесь имело место произношение [g], которое позднее было вытеснено фрикативным произношением (Хабургаев, 1980, с. 87, 118). В ростово-суздальских, как полагают, Пандектах Никона Черногорца XIV в. (ГБЛ, ф. 304, № 14) имеем грѣговнѣ^м вместо грѣховнѣ^м (л. 158). Вместе с тем в великорусских рукописях XV-XVII вв. встречаем частое написание хрѣх- (Виноградов, 1923, с. 285; Пруссак, 1915, с. 45; Котков, 1974, с. 175; Винокур, 1959, с. 59; Панченко, 1973, с. 204).

• О фонетической значимости смешения букв г и х свидетельствуют современные малограмотные записи, принадлежащие носителям диалектов с [γ], такие как холова («голова»), хордо («гордо») или грамавой («храмовый») (Чернышев, 1898, с. 223). Отметим еще любопытную описку в письме А. М. Дмитриева-Мамонова к Екатерине от 5 июня 1790 г.: «Да дасть... вергъ надъ врагами Вашими...» (Грот, 1911, с. 5).

О фрикативном произношении г может свидетельствовать и пропуск этой буквы. Оставляя в стороне примеры относительно непоказательные, которые могут получать особую интерпретацию или объясняться простой опиской (ср. в Изб. 1073 бо вместо богъ, л. 50; в Изб. 1076 сърѣшѫ вместо съгрѣшѫ, л. 1 об.; в Леств. XII в. оумѧчи вместо оумѧгчи, л. 45, оумѧчиша вместо оумѧгчиша, л. 83, оумѧчено вместо оумлѧгчено, л. 116 об.; овъда вместо овъгда, Л. 45; в формах оумѧчи и овъда буква г приписана позднейшей рукой — Владимиров, 1899, с. 104), отметим достаточно часто встречающиеся написания осподь, осподарь, осподинъ и т.п., ср. ωсподарѧ, род. ед., в надписи на чаре черниговского князя Владимира Давыдовича 1139-1151 гг. (Рыбаков, 1964, с. 28, № 24).

Особенно показательны подобные формы в текстах великорусского происхождения, например, в новгородских берестяных грамотах XIV-XV вв. (например, грамоты № 17, 22, 23, 31, 131, 135, 166, 242, 243, 284, 301, 302, 305, 307, 310, 359, 372, 406, 413, 446, 465, 466, 469, 494, 519, 540, 579, 693); аналогичные формы встречаются и в пергаменных новгородских грамотах XIV в. (Шахматов, 1895, с. 166), равно как и в псковских текстах (там же; Карийский, 1909, с. 86). Подобные формы обусловлены потерей фрикативного звука, свойственного церковнославянской орфоэпии, причем не исключено, что само отсутствие звука могло приобретать своего рода гиперкорректный характер и определять таким образом особую манеру книжного произношения соответствующих форм в XIV—XV вв. В этом плане может трактоваться сообщение IV Новгородской летописи (по Синодальному списку) под 1476 г.: «Той же зимы нѣкторыи филосоθовъѣ начаша пѣти: О Господи помилуй, а друзѣи: Осподи помилуй» (ГИМ, Син. 151, л. 413 об.; неточное воспроизведение: ПСРЛ, IV, 1, с. 449).

• В этой связи представляют интерес тайнописные передачи слова «Осподи» в записях на книгах XV в. Ср. запись на Минее XV в. собр. Троице-Сергиевой Лавры Олноци Илуле, т.е. «Осподи Исусе» (Иларий и Арсений, 1878, с. 178, № 546), или запись на Минее XV в. собр. Архангельского собора Олноцн по[ро]фи, т.е. «Осподи помози» (Сперанский, 1981, с. 327). Если форму Осподи надо рассматривать в качестве транскрипции реального (по всей видимости, книжного) произношения, то цитированные тайнописные формы представляют собой результат транслитерации этой транскрипции — и то обстоятельство, что данные формы при этом сохранялись (пройдя, так сказать, через двойную трансформацию), свидетельствует о том, что они должны были восприниматься как нормальные.
  О фонетической значимости опущения буквы г свидетельствуют при этом малограмотные написания типа орох («горох»), олова («голова»), уляти («гуляти») в украинской диалектной среде (Тимошенко, 1954, с. 69).

Помимо написаний древних рукописей, о фрикативном характере г в книжном произношении свидетельствует традиция транслитерации иностранных слов, при которой латинская буква h передается через г. Такой способ передачи несомненно объясняется тем, что при обучении азбуке букву г учили читать как фрикативный звук. Соответственно, акустически сходный звук [h] иноязычной речи закономерно передается буквой г. Наиболее ранние примеры такого рода представлены в новгородских берестяных грамотах, где воспроизводятся финские формы. Так, в грамоте № 403 (второй половины XIV в.) финское слово hylkiä передается как гулкиѧ (Хелимский, 1986, с. 254); в грамоте № 2 (XIV-XV в.) финское название Huhmar передается как гугморо (Кипарский, 1959, с. 87 сл.). Традиция такой передачи иноязычного h дошла до наших дней; такая традиция характерна для транслитерации, тогда как транскрипция тех же слов может передавать реальное произношение, и это отражает разницу между книжными и некнижными заимствованиями (такими, например, как Гамбург и Амбурк). Установившаяся таким образом корреляция между латинской буквой h и русской буквой г становится автоматической и оказывается независимой от характера произношения буквы г. Соответственно, иностранные имена, такие как Heine, Hitler, Hermann Hesse и т.п., в XIX—XX вв. передаются как Гейне, Гитлер, Герман Гессе и т.п. Эти формы читаются по нормам современной русской орфоэпии, безотносительно к исходной фонетической форме; в результате фрикативному согласному [h] иностранного имени соответствует смычный согласный [g] в русской передаче этого имени.

Указания на фрикативное произношение г содержатся и в грамматических сочинениях XVI в., где приводятся параллельные ряды так называемых «сходительных» согласных, т.е. согласных, противопоставленных по звонкости–глухости, причем коррелятом к г здесь выступает х, а не к: пара г – х приводится наряду с парами к – п, в – ф, д – т, ж – ш, з – с (Ягич, 1896, с. 371). В одном грамматическом сочинении XVI в. специально подчеркивается, что церковнославянской букве (т.е. звуку) глаголь соответствует у греков «кгамма, понеже во грѣцех глаголя нѣсть» (Ягич, 1896, с. 404; Петровский, 1888, с. 15); ясно, что речь идет о соответствии церковнославянского фрикативного [γ] и греческого взрывного [g]. О том, что в русском языке, как и в чешском, г произносится как h, свидетельствует в XVI в. и Герберштейн, имея при этом в виду, надо думать, книжное произношение (Исаченко, 1957, с. 342). Такое произношение прослеживается у него, в частности, в транскрипции собственных имен. Герберштейн основывается при этом на тексте летописи, которая ему читалась вслух книжником или толмачом, причем чтение основывалось на нормах книжного произношения (Исаченко, 1975, с. 108; ср. выше о принадлежности летописей к церковнославянской традиции, § 5.2.1); даже если летописи переводились для Герберштейна, собственные имена звучали в церковнославянском произношении.

• Отметим еще несколько любопытных фактов, которые так или иначе указывают на фрикативное произношение г. В акростишном каноне Феодосию Печерскому, относящемся еще к дотатарскому времени, читается форма Хригоров вместо Григоров (Чижевский, 1970, с. 103). Фрикативное произношение г отражается и в передаче имени св. Глеба в виде формы Хлѣбъ южнославянских памятниках. Надо полагать, что имена свв. Бориса и Глеба, которые появляются в южнославянских месяцесловах в XIII в. (может быть, после специального канонического акта — см. Мошин, 1963, с. 80), осознавались как имена русских святых, в связи с чем в южнославянских текстах и могло передаваться специфически русское (возможно, именно церковное) звучание последнего имени (см. примеры из текстов XIII—XIV вв.: Яцимирский, 1916, с. 194-199; Лавров, 1928, с. 40-41; Лесн. пролог 1330 г., с. 25-26, 227, 301; Павлова, 1988, с. 29, 32-34; Павлова, 1993, с. 94-95; Абрамович, 1916, с. 99-101, 104, 109). Написание Хлѣба вместо Глѣба встречается и в заглавии повести (по-видимому, проложной) о перенесении ветхих гробниц свв. Бориса и Глеба, известной в русском списке XVI в. (ГБЛ, ф. 304, № 793, л. 1; см. Воронин и Жуковская, 1976, с. 71); возможно, в заглавии этой повести отразился южнославянский протограф.Константин Костенечский (XV в.) специально указывает, что русские произносят хосподине (Ягич, 1896, с. 109, 90—91), однако он может иметь в виду южнорусское произношение. Вместе с тем в старопольском языке зафиксировано слово borys в значении «хлеб», что предполагает ассоциацию Глѣбъ — хлѣбъ. Характерно, что в Белоруссии черный хлеб может называться борис, а белый — глеб (Снегирев, I, с. 212).

Фрикативное произношение г сохранялось в церковном чтении до начала XX в., когда в семинариях стали учить читать г как [g], видимо, воспринимая старую манеру чтения как провинциальную (украинскую); у старообрядцев такое произношение сохраняется до сегодня (Успенский, 1967а/1997, с. 299-300; Успенский, 1968, с. 40 - 43; Успенский, 1971, с. 15-16). В XVIII – первой половине XIX в. такое произношение было обязательным в высоком стиле (см. Успенский, 1973а/1996). Остатком такого произношения является фрикативный на месте г в словах Бог, Господь, благо, богатый (ср. Ушаков, 1928).

Успенский Б.А. «История русского литературного языка (XI-XVII вв.)»